Джон Перри Барлоу. Продажа вина без бутылок. Экономика сознания в глобальной Сети

Если природа создала что-то менее пригодное для частной собственности, чем все остальное, так это акт мыслительной силы, под названием идея, которой человек может обладать исключительно лишь до тех пор, пока он приберегает ее для себя; но в тот самый момент, когда она оглашена, она вторгается в обладание каждого, и получивший ее не может отказаться от обладания ею. Другая характерная ее черта — что никто не обделен из-за того, что любой другой обладает ею целиком. Тот, кто воспринимает от меня идею, получает знание сам, не умаляя моего; как тот, кто возжигает свою свечу от моей, обретает свет, не оставляя меня во мраке. То, что идеи должны свободно распространяться от одного к другому по всему миру во имя морального и взаимного наставления человека и улучшения его благосостояния, кажется, было намеренно и великодушно предусмотрено природой, когда она придала им способность распространяться подобно огню в пространстве, так что ни в одной точке плотность их не уменьшается, а также сделала их подобными воздуху, в котором мы дышим, движемся и физически существуем, ибо невозможно заточить их в узилище или приобрести в исключительную собственность. А значит, изобретения по самой своей природе не могут быть предметом собственности.

С тех пор, как я ощупью пробираюсь в Киберпространстве, так и не разрешена грандиозная головоломка, которая, думаю, лежит в основе практически любых правовых, этических и социальных неурядиц, возникающих в Виртуальном Мире. Я имею в виду проблему оцифрованной собственности.

Загадка такова: если нашу собственность можно бесконечно воспроизводить и мгновенно распространять по всей планете бесплатно и без нашего ведома, и при этом собственность остается в нашем владении, то как мы можем ее защищать? Как мы намереваемся получать оплату за работу, которую делаем своими мозгами? И если мы не можем получить оплаты, так что же обеспечит продолжение творчества и расширение такой работы?

Поскольку мы не готовы предложить решения для того, что стало вызовом принципиально нового рода, и очевидно не способны отсрочить галопирующую оцифровку всего, что не является безусловно материальным, в будущее мы плывем на тонущем корабле.

Это судно, перегруженный канон авторского и патентного законодательства, было разработано для передачи форм и способов выражения, принципиально отличных от того воздушного груза, который предлагают перевозить ему теперь. Внутри оно протекает так же, как и снаружи.

Законодательные усилия удержать старый корабль на плаву предпринимаются тремя способами: лихорадочной перестановкой стульев на палубе; грозными предупреждениями пассажирам о суровом уголовном наказании, коли корабль потонет; и безмятежным, тупым отрицанием.

Законодательство об интеллектуальной собственности можно подлатать, заузить или расширить, дабы оно объяло газообразное вещество оцифрованного выражения, с тем же успехом, как пересмотреть закон о земельной собственности, чтобы он покрывал вопросы распределения радиочастот. (Что на самом деле весьма напоминает настоящие попытки). Нам придется разработать совершенно новый набор методов, как требует этот совершенно новая совокупность обстоятельств.

Большинство людей, кто действительно создает собственность в «софте», — программисты, хакеры, сетевые серферы — это уже знают. Увы, ни у компаний, на которые они работают, ни у юристов, которых эти компании нанимают, нет достаточного опыта непосредственной работы с нематериальными вещами, чтобы понять, почему с ними возникает столько проблем. Они ведут дело так, будто старые законы можно как-то заставить работать, либо расширив их до абсурда, либо силой. Они заблуждаются.

Источник этой головоломки настолько же прост, насколько сложно ее решение. Цифровая технология отделяет информацию от материального плана, где всегда находили свое толкование всякого рода законы о собственности.

Сквозь всю историю авторских прав и патентов, суждения мыслителей о собственности фокусировались не на идеях, а на выражении этих идей. Сами по себе идеи, как и факты, относящиеся к явлениям мира, считались коллективной собственностью человечества. Авторское право позволяло претендовать на привилегию на точный речевой оборот, который использовали для передачи определенной мысли, или на порядок, в каком факты были изложены.

Отправной точкой этой привилегии был момент, когда «Слово делалось плотью», отделяясь от ума своего создателя и входя в какой-либо материальный объект, будь то книга или техническое приспособление. Последующее появление других коммерческих сред, помимо книг, не изменило юридического значения этого момента. Закон защищал выражение и, за немногочисленными (и недавними) исключениями, «выразить» означало «сделать материальным».

Защита материального выражения имела на своей стороне силу удобства. Авторское право исправно действовало, так как, несмотря на Гуттенберга, книгу сделать было сложно. Более того, книги замораживали свое содержание до состояния, которое столь же мало взывало к изменениям, как к воспроизведению. Изготовление и распространение контрафактных томов были очевидны и заметны; виновных было достаточно легко застигнуть на месте преступления. Наконец, в отличие от нескрепленных слов или образов, книги имели материальные поверхности, на которые можно было помещать уведомления о копирайте, марки издателей и ценники.

Еще больше конверсия интеллектуального в материальное значила в патентовании. Патент, до недавнего времени, был или описанием формы, которую надо придать материалам для достижения некоторой цели, или описанием того, как придать эту форму. В любом случае концептуальной сердцевиной патента был материальный результат. Если никакого целесообразного предмета из-за материальных ограничений произвести не удавалось, в патенте отказывали. Ни бутылку Клейна*, ни совок, сделанный из шелка, запатентовать было нельзя. Результат должен был быть вещью, и вещь должна была работать. /* Особенность этой конструкции, подобно кольцу Мебиуса, в том, что ее поверхность является одновременно внешней и внутренней./

Таким образом, права на изобретение и авторство относились к деятельности в материальном мире. Платили не за идеи, а за возможность воплотить их в реальность. Для всех практических целей ценность заключалась в передаче имущества, а не в передаваемой мысли.

Иными словами, защищалась бутылка, а не вино.

Теперь, когда информация вступает в киберпространство, родной дом Сознания, эти бутылки пропадают. С пришествием оцифровки появилась возможность заменить все предыдущие формы хранения информации одной мета-бутылкой: сложными — и высоко текучими — схемами из единиц и нулей.

Даже привычные нам материально-цифровые бутылки — дискеты, компакт-диски и другие отдельные, затянутые в целлофан обертки-упаковки битов исчезнут, когда все компьютеры соединятся в глобальную Сеть. Хотя Интернет, возможно, никогда и не включит каждый отдельный процессор на планете, число его пользователей ежегодно возрастает более чем вдвое, и можно ожидать, что он станет основным, а то и единственным, средством передачи информации.

Когда это случится, все добро Информационного Века — все выражения, когда-то помещенные в книги или на кинопленки, в записи или в информационные бюллетени — будут существовать или как чистая мысль, или нечто весьма напоминающее мысль: среда электрических импульсов, устремляющихся через Сети со скоростью света, создает условия, когда человек получает результат в виде светящихся пикселей или передающихся звуков, но не может его потрогать или претендовать на «обладание» им в традиционном смысле слова.

Могут возразить, что информации по-прежнему будет необходимо какое-либо физическое проявление — такое, как магнитное существование на мощных жестких дисках удаленных серверов, однако эти бутылки не имеют макроскопически дискретной или лично значимой формы.

Могут также возразить, что мы имели дело с не разлитым в бутылки выражением еще с пришествием радио, и это правда. Однако на протяжении почти всей истории вещания не существовало удобного способа захватить софт-имущество из электромагнитного эфира и воспроизвести его в чем-либо с тем же качеством, что предлагалось в коммерческих упаковках. Лишь недавно ситуация изменилась, и в связи с этим мало что было предпринято юридически и технически.

Как правило, проблему оплаты продуктов радиовещания на потребителей не взваливали. Сами потребители продуктом и были. Средства вещания поддерживали существование либо продажей внимания своей аудитории рекламодателям, привлекая правительство, чтобы оценить сумму необходимых средств через налоги, либо выклянчивали их ежегодными заездами по спонсорам.

Все модели поддержки вещания порочны. Поддержка государства или рекламодателей почти неизбежно пятнала чистоту поставляемого товара. К тому же прямой маркетинг все равно постепенно убивает модель рекламной поддержки.

Средства вещания предложили нам некий другой метод оплаты виртуального продукта в виде гонораров, которые радиокомпании платят авторам песен через такие организации, как ASCAP или BMI*. Но, как член ASCAP, смею вас заверить, что это не модель для подражания. Методы мониторинга страшно приблизительны. Отсутствует параллельная система учета доходов. Это не работает по сути. Честно. /* ASCAP — American Society of Composers, Authors and Publishers — Американская Ассоциация Композиторов, Авторов и Издателей. BMI — Broadcast Music, Inc./

В любом случае, без наших старых методов, когда выражение идей предполагало материальную определенность, и при отсутствии новых успешных моделей нематериальной передачи, мы просто не знаем, как обеспечить надежную оплату умственной деятельности. Как назло, это происходит как раз тогда, когда человеческий разум заменяет солнечный свет и запасы минерального сырья в роли главного источника нового благосостояния.

Более того, применять существующие авторские и патентные законы все сложнее и сложнее, а потому уже сейчас главный источник интеллектуальной собственности — свободный обмен идеями — в опасности.

То есть, когда главные статьи коммерции в обществе так напоминают речь, что уже неотличимы от нее, и когда традиционные методы защиты владения ими оказались неэффективны, попытка решить проблему более обширными и решительными мерами принуждения неизбежно представит угрозу свободе слова.

Величайшее ограничение ваших будущих свобод может придти не со стороны правительства, а от юридических отделов корпораций, старающихся защитить силой то, что впредь не может быть защищено практической действенностью или общим социальным согласием.

Более того, когда Джефферсон и его собратья по Просвещению конструировали систему, ставшую Американским авторским правом, главной их целью было обеспечить широкое распространение мысли, а не выгода. Выгода была тем топливом, которое должно было нести идеи в библиотеки и умы их новой республики. Библиотеки должны были покупать книги, тем самым вознаграждая авторов за их работу по собиранию идей, которые, иначе «невозможно заточить в узилище», дабы сделать их бесплатно доступными для публики. Но какова роль библиотек при отсутствии книг? Как теперь общество платит за распространение идей, кроме как взимая плату за сами идеи?

Положение дел еще более усугубляется тем фактом, что наряду с материальными бутылками, в которых пребывала защита интеллектуальной собственности, цифровая технология стирает и законодательные прерогативы материального мира, а на смену им приходят вольные и, как видно, абсолютно беззаконные моря киберпространства.

В киберпространстве нет не только государственных или местных границ, чтобы определить место преступления и метод его расследования, в нем нет и внятных культурных соглашений о том, что могло бы считаться преступлением. Неразрешенные и фундаментальные различия между европейскими и азиатскими культурными представлениями об интеллектуальной собственности могут лишь обостриться в той области, где сделки совершаются в обоих полушариях, а потому как бы и ни в одном из них.

Даже в самом локальном из цифровых условий юрисдикцию и ответственность трудно оценить. Группа музыкальных издателей подала иск против CompuServe этой осенью* за то, что CompuServe разрешила своим пользователям загружать музыкальные композиции в те области, где другие пользователи могли их получить. Однако, поскольку CompuServe практически не в состоянии осуществлять серьезного контроля над потоком байтов между ее подписчиками, на нее, вероятно, не следует возлагать ответственность за незаконную «публикацию» этих работ. /* Речь идет о событиях 1994 года./

Понятия собственности, ценности, владения и самой природы богатства изменяются более фундаментально, чем когда-либо с тех пор, как шумеры впервые запечатлели клинописные знаки в сырой глине и назвали это запасом зерна. Лишь очень немногие представляют грандиозность этого сдвига, и еще меньше среди них юристов или государственных служащих.

Те, кто все же видит эти изменения, должны готовить ответы на юридические и общественные недоразумения, которые будут возникать по мере того, как попытки защитить новые формы собственности старыми методами будут становиться все более очевидно бесплодными и, как следствие, более настойчивыми.

От мечей к повесткам, далее — к битам

Человечество сейчас, по-видимому, поворачивается к созданию мировой экономики, основанной главным образом на имуществе, которое не принимает материальной формы. На этом пути, мы, возможно, утеряем всякую предсказуемую связь между творцами и справедливым вознаграждением за ту пользу или удовольствие, которые другие могут найти в их творениях.

Без такой связи и без фундаментального изменения в сознании, чтобы приспособиться к ее потере, мы строим наше будущее на устрашении, судебных тяжбах и институционализированном уклонении от оплаты — разве что под воздействием грубой силы. Мы можем вернуться к Дурным Старым Временам собственности.

В мрачные периоды человеческой истории владение и распределение собственности были во многом военным вопросом. «Владение» было гарантировано тем, у кого имелись самые мерзкие средства, будь то кулаки или армии, и самая непреклонная воля их использовать. Собственность была божественным правом бандитов.

На рубеже первого тысячелетия новой эры возникновение купеческого сословия и землевладельческого дворянства вызвало развитие этических представлений для разрешения имущественных споров. В конце Средних Веков просвещенные правители, такие как Генрих II Английский, начали кодифицировать это неписаное «обычное право» в письменные каноны. Законы были местными, но это было неважно, поскольку в первую очередь они были направлены на недвижимость, форму собственности локальную по определению. И очень реальную, как давало понять само название (real estate).

Так продолжалось, пока источником богатства было сельское хозяйство, но на заре Промышленной Революции человечество начало уделять такое же внимание средствам, как и целям. Орудия обрели новую общественную ценность, и, благодаря их саморазвитию, появилась возможность дублировать их и распределять в больших количествах.

Для поощрения их изобретения в большинстве западных стран было создано авторское и патентное законодательство. Эти законы имели дело с деликатной задачей — перенести интеллектуальные творения в мир, где они могли использоваться — и проникать в умы других — так, чтобы изобретателям гарантировалась компенсация за ценность их использования. И, как уже отмечено, системы закона и практики, выросшие вокруг этой задачи, основывались на материальном выражении.

Поскольку ныне возможно передавать идеи от одного ума к другому вовсе не материализуя их, теперь мы заявляем права на владение самими идеями, а не просто их выражениями. А поскольку сейчас можно точно так же создавать полезные инструменты, которые никогда не приобретут материальной формы, мы принялись патентовать абстракции, последовательности виртуальных событий и математические формулы — самую не-реальную собственность, какую только можно вообразить.

В некоторых областях это оставляет права владения в столь двусмысленном положении, что собственность вновь обретается теми, кто может собирать самые большие армии. Единственное отличие в том, что на этот раз армии состоят из юристов.

Угрожая оппонентам бесконечным чистилищем судебных разбирательств, которым кто-то предпочтет самое смерть, они притязают на любую мысль, которая могла бы придти в ту или другую черепную коробку, принадлежащую коллективному телу корпорации, которой они служат. Они ведут себя так, будто эти идеи появились в блистательной изоляции от всего предшествующего человеческого мышления. И настаивают, будто мыслить о продукте — то же самое, что изготовлять, распространять и продавать его.

То, что ранее считалось общим ресурсом всего человечества, распределенным по умам и библиотекам мира, подобно явлениям самой природы, ныне огораживается заборами и передается по акту. Это выглядит так, будто возник новый класс предприятий, который заявил права на владение воздухом и водой.

Что же делать? Хотя и можно найти некоторое жестокое наслаждение от плясок на могиле копирайта и патента, это вряд ли способствует решению проблемы, особенно когда очень немногие готовы признать, что обитатель этой могилы точно мертв, силой пытаясь удержать то, что общественное согласие поддерживать уже не может.

Легисты, в отчаянии от того, что кус ускользает из рук, усердно пытаются его расширить. Действительно, Соединенные Штаты и другие адвокаты GATT* выставляют как условие членства в международном рынке присоединение к нашим отжившим свой век системам защиты интеллектуальной собственности. Например, Китаю не будет предоставлен режим наибольшего благоприятствования в торговле, покуда он не согласится подтвердить набор культурно чуждых принципов, которые уже не могут осмысленно применяться даже в стране своего происхождения. /* General Agreement on Tariffs and Trade — Генеральное соглашение о тарифах и торговле./

Будь мир совершеннее, нам хватило бы мудрости, чтобы объявить мораторий на судебные разбирательства, законодательство и международные договоры в этой области, пока мы не достигнем ясного понимания условий предпринимательства в киберпространстве. В идеале, законы закрепляют уже сложившееся общественное согласие. Они представляют не столько Общественный договор, сколько ряд соглашений, выражающих коллективное намерение, выросшее из многих миллионов взаимодействий между людьми.

Человечество заселило киберпространство недостаточно давно и не в таком разнообразии, чтобы разработать Общественный договор, согласующийся с новыми, непривычными условиями этого мира. Законы, разработанные прежде, чем достигнуто общественное согласие, служат, как правило, укрепившемуся меньшинству, которое способно их провести, а не обществу в целом.

В той степени, в какой или закон, или устоявшаяся социальная практика существуют в этой области, они уже пребывают в опасном разладе. Законы, касающиеся нелицензированного воспроизведения коммерческого ПО, ясны, суровы и... редко соблюдаемы. Законы о программном пиратстве настолько неприменимы на практике, а их нарушение сделалось настолько социально приемлемым, что, похоже, лишь ничтожное меньшинство оказывается вынуждено, то ли за страх, то ли за совесть, им подчиняться.

Я иногда выступаю на эту тему и всегда спрашиваю, сколько человек в аудитории может честно заявить, что не имеет нелицензионного ПО на своих жестких дисках. Я никогда не видел, чтобы поднимали руки более десяти процентов.

Когда бы ни возникало такое глубокое расхождение между законом и социальной практикой, приспосабливается не общество. И, наперекор быстрому становлению обычая, нынешняя практика издателей ПО — выводить на заклание нескольких замеченных козлов отпущения — настолько вызывающе произвольна, что способна лишь усугубить неуважение к закону.

Отчасти, широко распространенное пренебрежение к копирайту на коммерческое ПО проистекает из непонимания законодателями условий, в какие его внедрили. Предполагать, будто система законов, основанная в материальном мире, будет служить в среде столь фундаментально отличной, как киберпространство, — это глупость, за которую всякий, кто в будущем займется бизнесом, будет расплачиваться.

Как я покажу в следующем разделе, не скрепленная интеллектуальная собственность существенно отличается от материальной собственности и не может более защищаться так, как будто этих отличий не существует. Например, если мы и впредь будем полагать, что ценность основана на нехватке, как в мире материальных объектов, мы создадим законы, прямо противоречащие природе информации, которая во многих случаях возрастает в цене по мере распространения.

Большие организации, которым по закону следует избегать рисков, скорее всего, будут играть по старым правилам и пострадают за свою законопослушность. Чем больше юристов, оружия и денег они будут вкладывать либо в защиту собственных прав, либо в подрыв прав противников, тем больше торговая конкуренция будет напоминать Обряд Потлача у квакиутлей, где соперники соревнуются в уничтожении своего имущества. Их способность производить новые технологии просто сойдет на нет, поскольку каждое их движение затягивает их все глубже в трясину судебной войны.

Вера в закон не будет действенной стратегией для компаний, работающих в сфере высоких технологий. Закон принимается постепенными приращениями и со скоростью, уступающей в своей величественной медлительности лишь геологическим процессам. Технология продвигается резкими рывками, подобно скачкам биологической эволюции, причем гротескно ускоренными. Условия реального мира будут и далее изменяться умопомрачительными темпами, и закон все далее будет отставать от них, оказываясь все более глубоко в тупике. Это несоответствие перманентно.

Грядущие экономики, основанные на чисто цифровых продуктах, либо будут рождены парализованными, как видно в случае с мультимедиа, либо будут существовать при смелом и добровольном отказе их собственников от игры в собственность вообще.

В Соединенных Штатах уже видно развитие параллельной экономики, главным образом среди малых и подвижных предприятий, которые защищают свои идеи тем, что выходят с ними на рынок быстрее, чем их более крупные конкуренты, которые строят свою защиту на устрашении и судебных тяжбах.

Возможно, те, кто являются частью проблемы, просто запрут себя в карантин судебных разбирательств; те же, кто являются частью решения, создадут новое общество, основанное поначалу на пиратстве и флибустьерстве. Очень может быть, что, когда нынешнюю систему законов об интеллектуальной собственности постигнет коллапс, что, по-видимому, неизбежно, то никакой новой юридической структуры на ее месте не возникнет.

Однако что-то должно произойти. В конце концов, люди занимаются бизнесом. Когда деньги теряют смысл, бизнес осуществляется по бартеру. Когда общества развиваются вне рамок закона, они создают свои неписаные правила, практики и этические системы. Хотя технология и может отменить закон, технология же предложит способы восстановления творческих прав.

Таксономия информации

Мне кажется, что сейчас продуктивнее всего тщательно вглядеться в истинную природу того, что мы пытаемся защитить. Как много мы в действительности знаем об информации и ее естественных свойствах?

Каковы сущностные характеристики ничем не ограниченного творчества? Чем оно отлично от предшествующих форм собственности? Сколь многие из наших предположений о нем относились скорее к его вместилищам, чем к их таинственному содержимому? Каковы его различные виды и как каждый из них позволяет себя контролировать? Какие технологии будут полезны в создании новых виртуальных бутылок для замены старых материальных?

Конечно, информация по природе своей неощутима и трудно определима. Подобно другим таким фундаментальным феноменам, как свет и материя, она естественный источник парадоксов. И, как полезнее всего понимать, что свет есть и частица, и волна, понимание информации, может возникнуть в абстрактном соотнесении нескольких ее различных качеств, которые можно описать следующими тремя утверждениями:

В следующем разделе я рассмотрю каждое из этих утверждений.

I. Информация — это деятельность

Информация — глагол, а не существительное

Освобожденная из своих вместилищ, информация очевидно не является вещью. В действительности, она есть нечто, что случается на поле взаимодействия между умами или объектами или другими частями информации.

Грегори Бэйтсон, развивая теорию информации Клода Шеннона, сказал: «Информация есть различие, которое создает различие». Таким образом, информация реально существует только в «дельте». Создание такого различия есть деятельность внутри отношения. Информация — скорее действие, которое занимает время, чем состояние бытия, которое занимает физическое пространство, как в случае материальных вещей. Это подача, а не бейсбольный мяч, танец, а не танцор.

Информацию переживают, а не владеют ею

Даже когда ее заключили в какую-либо статическую форму вроде книги или жесткого диска, информация все-таки остается чем-то, что происходит с вами, когда вы мысленно выводите ее из кода, в котором она хранится. Однако течет ли она гигабитами в секунду или словами в минуту, реальное раскодирование — это процесс, который должен происходить при помощи и для ума, и процесс этот происходит во времени.

Несколько лет назад в Bulletin of Atomic Scientists поместили карикатуру, которая прекрасно иллюстрирует этот момент. На рисунке налетчик наставляет пистолет на типичного очкарика, у которого, ясное дело, в голове хранится куча информации. «Быстро, — приказывает бандит, — гони мне все свои идеи».

Информация должна двигаться

Говорят, что акулы умирают от удушья, если останавливаются, и почти то же самое можно сказать об информации. Информация, которая не движется, прекращает существование, оставаясь разве что потенциальной... по крайней мере, до тех пор, пока ей не позволят двигаться снова. По этой причине, практика сокрытия информации, обычная для бюрократии, является особо ложным направлением в артефактах материалистических ценностных систем.

Информация передается распространением, а не распределением

Способ, которым распространяется информация, также весьма отличен от распределения материальных вещей. Она движется скорее как нечто природное, чем изготовленное. Она может сцепляться, как в эффекте домино, или расти в обычной фрактальной решетке, подобно морозным узорам на окне, однако ее нельзя перевозить, как разные безделушки, если только сама она в них не содержится. Она не просто движется. Везде, где бы они ни побывала, она оставляет за собою след.

Центральное экономическое различие между информацией и материальной собственностью состоит в способности информации передаваться, оставаясь во владении первоначального собственника. Если я продам вам своего коня, я не смогу больше на нем ездить. Если я продам вам то, что знаю, мы будем знать оба.

II. Информация есть форма жизни

Информация стремится в свободе

Стюарту Бренду обычно приписывают изящную формулировку очевидного, признающую и естественное желание делиться секретами, и тот факт, что, похоже, в первую очередь чем-то вроде «желания» обладают именно они сами.

Английский биолог и философ Ричард Доукинс предложил идею «мимов» — самовоспроизводящихся образцов информации, которые размножаются в экосистемах ума, — говоря, что они напоминают формы жизни.

Я думаю, что это действительно формы жизни во всех отношениях, кроме заложенного в основе атома углерода. Они самовоспроизводятся, они взаимодействуют с внешними условиями и приспосабливаются к ним, мутируют и выживают. Как и любая другая форма жизни, они расширяются, заполняя ниши в своей ближайшей среде, которой в данном случае становятся окружающие их системы верований и культуры их хозяев, то есть нас с вами.

И в самом деле, социобиологи, Доукинс, к примеру, вполне допускают, что формы жизни на углеродной основе тоже являются информацией: как курица является способом яйца произвести другое яйцо, так и весь биологический спектакль — это просто способ молекулы ДНК копировать дополнительные цепочки информации, в точности подобные ей самой.

Информация воспроизводится по трещинам возможности

Подобно спиралям ДНК, идеи — неутомимые экспансионисты, всегда ищущие новых возможностей для расширения жизненного пространства. И, как в органической природе, более сильные организмы необычайно искусны в нахождении новых мест обитания. Точно таким же образом, как обычная домашняя муха проникла чуть ли не во все экосистемы планеты, мим «жизни после смерти» нашел нишу в большинстве умов, или психо-экологий.

Чем более всеобщий резонанс вызывает идея, образ или песня, тем больше умов, куда она проникнет и останется там. Остановить распространение действительно важной информации можно примерно с той же легкостью, как удержать пчел-убийц на Южных Границах. Она просто просачивается.

Информация стремится к изменению

Если идеи и другие интерактивные образцы информации — это действительно формы жизни, можно предположить, что они будут постоянно эволюционировать в те формы, которые более совершенным образом приспособлены к своему окружению. И, как мы видим, они все время это делают.

Однако на протяжении долгого времени наши статичные среды, будь то надписи, вырезанные на камне, чернила на бумаге или краска на целлулоиде, упорно сопротивлялись эволюционному импульсу, тем самым превознося возможность автора определить конечный результат. Однако, как и в устной традиции, оцифрованная информация не имеет «последней формы».

Цифровая информация, не затянутая в упаковку, — продолжающийся процесс, более напоминающий метаморфозы доисторических мифов, нежели что-либо пригодное для обертки. От неолита до Гуттенберга информация передавалась из уст в уста, изменяясь при каждом пере-сказе (или пере-певе). Рассказы, которые сформировали наше представление о мире, не имеют авторитетных версий. Они адаптировались к любой культуре, в какой передавались.

Из-за того, что такое повествование никогда не застывало в печатном виде, так называемое «моральное право» сказителей считать эти рассказы своими и не защищалось, и не признавалось. Рассказ просто переходил на своем пути от одного к другому, принимая новую форму. Возвращаясь к текучей информации, мы можем ожидать, что значение авторства уменьшится. Творческим людям, возможно, придется возобновить знакомство со смирением.

Однако наша система копирайта совершенно не приспособлена ни для выражений, которые нигде не «фиксируются», ни для явлений культуры, у которых нет определенного автора или изобретателя.

Джазовые импровизации, комические скетчи, пантомима, импровизированные монологи, передачи в прямом эфире — все это не отвечает конституционному требованию о фиксации в «письменной форме». Не фиксируясь в моменте публикации, текучие произведения будущего будут скорее выглядеть как эти постоянно адаптируемые и изменяемые формы, а потому будут существовать вне досягаемости авторского права.

Специалист по авторскому праву Памела Самюэльсон рассказывает об участии в прошлогодней конференции, посвященной тому факту, что западные страны могут на законных основаниях присваивать музыку, орнаменты и знахарский фольклор аборигенов безо всякого вознаграждения племени, их породившему, поскольку оно не является ни «автором», ни «изобретателем».

Однако скоро большая часть информации будет порождаться совместно кибер-племенными охотниками-собирателями Киберпространства. Наше высокомерное юридическое отрицание прав «дикарей» скоро обернется на нас самих и будет преследовать как призрак.

Информация смертна

За исключением редких классических образцов, большая часть информации подобна продуктам питания. Ее качество быстро ухудшается по мере удаления по времени и расстоянию от источника производства. Но даже здесь ценность — понятие крайне субъективное и условное. Вчерашние газеты весьма ценны для историка. Более того, чем они старше, тем ценнее. С другой стороны, для товарного брокера новости о событии более чем часовой давности теряют всякую значимость.

III. Информация — это отношение

Смысл имеет ценность, и в каждом случае уникален

В большинстве случаев, мы придаем ценность информации на основе ее содержательности. Место, где обитает информация, священный миг, когда передача переходит в прием — это область со множеством переменных характеристик и оттенков, зависящих от отношения между отправителем и получателем и от глубины их взаимодействия.

Каждое такое отношение уникально. Даже в тех случаях, когда отправитель — средство вещания, и обратная связь отсутствует, получатель вряд ли пассивен. Восприятие информации — зачастую столь же творческий акт, как и ее порождение.

Ценность того, что отправляется, всецело зависит от того, до какой степени каждый индивидуальный получатель обладает рецепторами (общей терминологией, вниманием, интересом, языком, парадигмой и т.п.), необходимыми, чтобы придать смысл тому, что получено.

Понимание является ключевым элементом, который по большей части выпускают из виду, пытаясь превратить информацию в товар. Данные могут представлять собою любой набор фактов, полезных или нет, понятных или невразумительных, дельных или бесполезных. Компьютер может выдавать новые данные ночь напролет без участия человека, и результаты можно пустить в продажу как информацию. Они могут быть таковой, а могут и не быть. Только человек может распознать значение, которое отделяет информацию от данных.

На самом деле, информация, в экономическом значении этого слова, состоит из данных, которые прошли через сознание отдельного человека и были признаны имеющими смысл в данном ментальном контексте. То, что для одного — информация, для другого — всего лишь данные. Если вы антрополог, детальные схемы родства у племени тасадэй могут оказаться для вас ключевой информацией. А если вы банкир из Гонконга, они могут показаться всего лишь данными.

Известное имеет большую ценность, чем редкое

Что до материальных продуктов, существует прямое соотношение между недостаточностью и ценностью. Золото ценнее пшеницы, хотя и несъедобно. С информацией, пусть и не всегда, ситуация обратная. Большинство программных продуктов возрастают в цене, по мере того как становятся более распространенными. Известность — важное достоинство в мире информации. Нередко наилучший способ поднять спрос на товар — отдать его даром.

Хотя этот принцип не всегда срабатывает с условно-бесплатными программами, можно доказать наличие связи между распространенностью пиратских копий коммерческого ПО и количеством продаваемых. ПО, широко разошедшееся в пиратских копиях, например, Lotus 1-2-3 или WordPerfect, становится стандартом и приносит прибыль по закону возрастания прибыли вследствие широкой распространенности.

Что же касается моего собственного «софт-продукта», рок-н-рольных песен, то нет никакого сомнения, что популярность группы, для которой я их пишу, Grateful Dead, неимоверно выросла благодаря тому, что мы отдавали их даром. Мы разрешали людям записывать наши концерты еще с начала семидесятых, но вместо падения спроса на наш продукт, сейчас мы имеем самые большие концертные сборы в Америке — факт, который, хотя бы отчасти, можно объяснить популярностью, порожденной этими записями.

Это правда, что я не получил никаких гонораров за миллионы копий моих песен, записанных на концертах, но я не вижу оснований жаловаться. Дело в том, что никто, кроме Grateful Dead, не может исполнить песню Grateful Dead, поэтому если вам нужно переживание, а не его бледная копия, вам придется купить билет у нас. Другими словами, защита нашей интеллектуальной собственности проистекает из того, что мы — единственный ее источник в реальном времени.

Исключительность имеет цену

Проблема модели, которая переворачивает с ног на голову соотношение материальной нехватки и ценности, — в том, что иногда ценность информации в значительной степени основывается на ее нехватке. Исключительное обладание определенными фактами делает их более полезными. Если все будут знать об условиях, при которых поднимутся цены на бирже, эта информация не будет стоить ничего.

Но, опять-таки, решающий фактор — это, как правило, время. И не важно, станет ли подобная информация общедоступной. Важно оказаться среди тех, кто первым ее получит и воспользуется ею. Хотя важные секреты обычно в тайне не остаются, они все же достаточно долго могут быть таковыми, чтобы помочь своим обладателям.

Точка зрения и авторитет имеют цену

В мире зыбких реальностей и противоречащих друг другу карт вознаграждены будут те комментаторы, чьи карты окажутся более точными, а потому смогут обеспечить предсказуемые результаты для тех, кто ими пользуется.

Что же касается эстетической информации, будь то поэзия или рок-н-ролл, люди готовы купить новое произведение художника, прежде не виданное, поскольку получили удовольствие от предыдущих работ.

Реальность есть редактирование. Люди готовы платить за авторитет тех редакторов, чья фильтрующая точка зрения представляется им наиболее подходящей. И опять-таки, точка зрения является тем активом, которое нельзя украсть или воспроизвести. Никто кроме Эстер Дайсон не видит мир так, как она, и хорошенькая цена, которую она требует за свои бюллетени, является в действительности платой за привилегию смотреть на мир ее неповторимым взглядом.

Время заменяет пространство

В материальном мире ценность в значительной степени зависит от обладания, или пространственной близости. То или другое лицо владеет определенным материалом, который укладывается в определенные пространственные границы, а также способностью непосредственно и исключительно на него воздействовать. И такое-то наложение своей воли на то, что заключено в этих границах, является главным правом владения. Конечно же, здесь имеется связь между ценностью и нехваткой — это ограниченность в пространстве.

В виртуальном мире ценность определяется близостью во времени. Информационный продукт обычно тем ценнее, чем ближе покупатель может поместить себя к моменту его выражения. Ограничение — во времени. Многие виды информации стремительно обесцениваются либо с течением времени, либо при воспроизводстве. Их достоверность падает с изменением территории, которую они картографируют. С удалением от точки, где информация была произведена, вторгаются шумы, теряется диапазон воспроизведения.

Таким образом, переживания от прослушивания Grateful Dead в записи — вряд ли то же самое, что от посещения концерта Grateful Dead. Чем ближе оказываешься к истокам информационного потока, тем больше шансов найти в нем точную картину реальности. В эру легкого воспроизводства информационные абстракции общих переживаний будут моментально разноситься из своего источника, чтобы достичь каждого, кто в этом заинтересован. Однако несложно ограничить доступ к настоящему переживанию вожделенного события (будь то нокаутирующий удар или гитарный аккорд) теми, кто готов платить за присутствие.

Защита исполнения

В провинциальном городке, откуда я родом, люди не склонны доверять вам только потому, что у вас есть идеи. О вас судят по тому, как вы с ними можете распорядиться. Поскольку все ускоряется и ускоряется, я думаю, все понимают: исполнение — наилучшая защита для тех замыслов, которые становятся материальными продуктами. Или, как однажды выразился Стив Джобс, «Настоящие художники — поставщики». Гран-при получает обычно тот, кто первым выходит на рынок (и обладает достаточной организационной мощью, чтобы удерживать лидерство).

Однако, как только мы упираемся в информационную коммерцию, многие из нас, похоже, начинают думать, что одной оригинальности вполне достаточно для того, чтобы нести в себе стоимость, вознаграждаемую, при надлежащих юридических гарантиях, стабильной зарплатой. На самом деле, лучший способ защитить интеллектуальную собственность — пустить ее в дело. Недостаточно изобрести и запатентовать новшество, его нужно еще внедрить. Кто-то заявляет, что запатентовал микропроцессор до «Интела». Может быть, и так. Если бы он действительно начал поставлять микропроцессоры раньше «Интела», его заявление казалось бы куда менее сомнительным.

Информация как награда самой себе

Уже стало общим местом говорить, что деньги — это информация. За исключением крюгерандов*, мятых бумажек за проезд в такси, да содержимого чемоданов, которые, по слухам, возят наркобароны, большинство денег в информатизованном мире — в единицах и нулях. Мировой поток денег плещется вокруг сети, непостоянный, как погода. Так же очевидно, что информация приобрела, о чем я уже говорил, то же фундаментальное значение в создании современного богатства, как некогда земля и солнечный свет. /* Южноафриканская золотая монета./

Что менее очевидно, так это степень, в какой информация приобретает собственную ценность, не как средство приобретения, но как приобретаемый объект. Я полагаю, что как раз это всегда было самым неясным. В политике и академических кругах власть и информация всегда были тесно связаны.

Однако по мере того, как мы все больше и больше платим деньги за информацию, мы начинаем понимать, что покупка информации за другую информацию есть простой экономический обмен без необходимости конвертировать продукт в валюту и обратно. В этом, пожалуй, таится вызов тем, кто любит чистую бухгалтерию, поскольку, даже если мы пренебрежем теорией информации, курс обмена информацией слишком плавает для того, чтобы подсчитывать с точностью до десятых.

Тем не менее, большая часть того, что покупает американец из среднего класса, не является товарами первой необходимости. Мы покупаем красоту, престиж, опыт, образование и прочие не отчетливые радости обладания. Многие из этих вещей не только нельзя выразить в нематериальных терминах, но и приобрести их можно нематериальными способами.

Кроме того, невыразимое наслаждение порождает информация как таковая: радость учиться, знать и учить. Странное доброе возникает чувство оттого, что информацию вбираешь и отдаешь. Игра с идеями является отдыхом, за который люди должны бы с готовностью и в избытке платить, о чем говорит книжный рынок и предвыборные собрания. Вероятно, мы тратили бы еще больше денег на эти удовольствия, если бы не было так много возможностей платить за одни идеи другими.

Это объясняет большую часть коллективной «добровольной» работы, которая заполняет архивы, блоки новостей и базы данных в Интернете. Его обитатели работают не за просто так, как это принято считать. Скорее, они получают плату чем-то иным, нежели деньги. Это экономика, которая состоит почти полностью из информации.

Это может стать преобладающей формой человеческих торговых отношений, и если мы будем упорно строить экономику на чисто денежной основе, мы можем уйти совсем не туда.

За что платят в киберпространстве

Какое имеет отношение все изложенное к поиску выходов из кризиса интеллектуальной собственности — тот самый вопрос, с которого и начались мои размышления. Свежий взгляд на информацию безнадежно портит парадигму — он позволяет увидеть, насколько мало похожа информация на чугунные болванки и свиные брюшки. Легко представить, какие шаткие пародии на прецедентное право мы нагромоздим, если и впредь будем юридически трактовать информацию так, будто она и впрямь им подобна.

Повторюсь, я уверен, что эти башни из вчерашних новостных лент обратятся в дымящиеся груды уже в следующем десятилетии, для нас же, забойщиков разума, не останется ничего другого, как только связать свой жребий с новой действующей системой.

На самом деле, я гляжу на наши перспективы вовсе не так мрачно, как могли бы заключить читатели этой иеремиады. Решения придут. Природа не терпит пустоты, и коммерция тоже.

Поистине, один из аспектов электронного фронтира, который всегда казался мне самым привлекательным (здесь, кстати, причина того, что мы с Митчем Кейпором использовали это выражение в названии нашего фонда*) — это его схожесть с Диким Западом XIX века. То же естественное предпочтение социальным устройствам, вытекающим из самих обстоятельств, перед теми, что налагаются извне. /* Electronic Frontiers Foundation — Фонд электронных рубежей, http://www.eff.org/./

Покуда Запад не был полностью заселен и «цивилизован» в двадцатом столетии, порядок устанавливался в соответствии с неписаным Кодексом Запада, который отличался скорее подвижностью этикета, нежели суровостью закона. Этика была важнее правил. Понятия преобладали над законами, претворять которые, в любом случае, было весьма затруднительно.

Я думаю, что закон, как мы его понимаем, был выработан для защиты интересов, возникших на гребне двух экономически «волн», которые Элвин Тоффлер точно обозначил в «Третьей волне». Первая волна опиралась на сельское хозяйство, и ей требовался закон, чтобы упорядочить собственность на главный источник производства, землю. Главной экономической пружиной Второй волны стало промышленное производство, и структура современного закона росла вокруг централизованных институтов, которые нуждались в защите своих ресурсов капитала, рабочей силы и средств производства.

Обе эти экономические системы требовали стабильности. Их законы были сконструированы так, чтобы сопротивляться переменам и обеспечивать некое единообразие распределения в весьма статичной социальной структуре. Пределы допустимого следовало сужать, чтобы сохранять предсказуемость, необходимую как для землевладения, так и для формирования капитала.

В Третьей волне, в которую мы вступили, информация в значительной степени заменяет землю, капитал и средства производства, и, как я подробно описывал это в предшествующем разделе, информация чувствует себя как дома в гораздо более текучей и изменчивой среде. Третья волна, вероятно, внесет кардинальные перемены в цели и методы закона, который будет регулировать гораздо больше, чем установления в области управления интеллектуальной собственностью.

Может статься, само по себе «поле действия» — архитектура Сети — послужит достижению многих целей, которые прежде обеспечивались только благодаря вмешательству закона. Так, может оказаться ненужной конституционная гарантия свободы слова в среде, которая, как сказал мой друг-соучредитель EFF Джон Гилмор, «относится к цензуре как к неисправности» и направляет запрещенные идеи в обход ее.

Подобные естественные уравновешивающие механизмы могут возникнуть и для сглаживания социальных разрывов, которые прежде требовал вмешательства законов. В Сети эти различия, скорее всего, сольются в единый спектр, который в той же мере соединяет, что и разделяет.

И, вероятно, несмотря на свою жесткую привязанность к старой юридической структуре, компании, занимающиеся торговлей в сфере информации, обнаружат, что при растущей неспособности судов понимать технологические проблемы, они будут не способны выносить решения, на которых возможно долгосрочное предпринимательство. Каждая тяжба напоминает игру в русскую рулетку, где исход зависит от степени некомпетентности председателя суда.

Некодифицированный или подстраивающийся под обстоятельства «закон», будучи столь же «скорым, несвязным и неподконтрольным», сколь и прочие становящиеся формы, может породить на этом этапе подобное же правосудие. В самом деле, уже можно наблюдать развитие новых практик, приспособленных к условиям виртуальной коммерции. Жизненные формы информации порождают способы защиты своего постоянного воспроизводства.

Например, хотя надписи мелким шрифтом на конвертах с дискетами коммерческих программ требуют от вскрывающего эти конверты дотошно соблюдать множество требований, лишь единицы, как я утверждаю, читают эти условия, не говоря уж о том, чтобы буквально их соблюдать. И все же бизнес на программном обеспечении остается вполне здоровым сектором американской экономики.

Отчего так? Потому что люди, в конечном счете, покупают программы, которыми действительно пользуются. Если уж программа становится необходимой в вашей работе, вы хотите иметь ее последнюю версию, наилучшую поддержку, современные руководства, все привилегии, которые сопутствуют законному владению. Эти практические соображения, в отсутствие работающего закона, становятся все более и более существенными для получения оплаты за то, что можно запросто достать бесплатно.

Я все же думаю, что некоторые программы покупают по этическим соображениям или потому, что абстрактно осознают: отказ от покупки приведет к прекращению производства этих программ, однако я намерен оставить в стороне подобные мотивы. Хотя я и убежден, что, провал закона почти наверняка компенсируется возрождением этики как основного регулята общественной жизни, здесь не место отстаивать это убеждение.

Кроме того, я полагаю, что, как и в приведенном случае, компенсация за ПО будет вытекать прежде всего из практических соображений, а они-то согласуются с истинными свойствами цифровой информации, если она действительно имеет ценность, и если ею можно оперировать и защищать ее с помощью технологии.

Хотя головоломка пока остается головоломкой, я начинаю видеть направления, где могут возникнуть решения, отчасти основанные на распространении тех практических решений, которые уже применяются на практике.

Отношение и его инструменты

Одну идею я считаю ключевой для понимания текучей коммерции: за отсутствием предметов, информационная экономика будет основываться более на отношении, чем на владении.

Одна уже существующая модель для передачи интеллектуальной собственности в будущем — это исполнение в режиме реального времени, средство, которое в настоящее время используется только в театре, музыке, лекциях, эстрадных импровизациях и педагогике. Я уверен, что понятие исполнения расширится и охватит большую часть информационной экономики, от многосерийных мыльных опер до биржевого анализа. В этих случаях коммерческий обмен будет похож скорее на продажу билетов на непрерывное шоу, чем на покупку отдельных пакетов того, что показывают.

Другая модель — это, разумеется, обслуживание. Представители целого ряда профессий — врачи, юристы, консультанты, архитекторы и т.д. — уже сейчас получают плату непосредственно за свою интеллектуальную собственность. Кому нужны авторские права, когда платят гонорар?

В самом деле, эта модель вплоть до конца XVIII века широко применялась там, где теперь действует авторское право. До индустриализации творчества писатели, композиторы, художники им подобные производили свои продукты на частной службе у своих покровителей. Когда не станет вещей, пригодных для массового распространения на рынке, творческие люди вернутся примерно к тому же положению, только служить они, скорее всего, будут не одному покровителю, а многим.

Мы уже наблюдаем возникновение компаний, основывающих свое существование скорее на технической поддержке и совершенствовании создаваемой ими программной собственности, чем на поштучной ее продаже в целлофановой упаковке или в приложении к безделушкам.

Новая компания Трипа Хокинса, занимающаяся разработкой и лицензированием мультимедийных инструментов, «3DO» является примером того, о чем я говорю. «3DO» не намеревается производить какое-либо коммерческое ПО или какие-то устройства для потребителей. Вместо этого они будут действовать как некая частная организация, устанавливающая стандарты и выступающая в роли посредника между разработчиками программ и устройств, которым она и выдает лицензии. Они будут обеспечивать точку соприкосновения в отношениях между широким спектром данностей.

В любом случае, считаете ли вы себя поставщиком услуг или исполнителем, в будущем защита вашей интеллектуальной собственности будет зависеть от вашей способности контролировать свои отношения с рынком, отношения, которые, скорее всего, будут жить и развиваться до какого-то времени.

Ценность этого отношения будет зависеть от качества исполнения, уникальности вашей точки зрения, точности вашего исследования, его применимости на вашем рынке и, главное, в способности рынка получать доступ к вашим творческим услугам быстро, удобно и в интерактивном режиме.

Интерактивность и защита

Прямая интерактивность в значительной степени обеспечит будущую защиту интеллектуальной собственности, и собственно говоря, уже обеспечила. Никто не знает, сколько «пиратов» купило легальные копии программ после того, как обратились к издателям за технической поддержкой, а их попросили подтвердить факт покупки. Полагаю, что число это очень велико.

Тот же способ контроля можно применить к отношениям «вопрос-ответ» между властями (или художниками) и теми, кто нуждается в их знаниях. Бюллетени, журналы и книги будут дополняться возможностью напрямую задавать вопросы авторам для подписчиков.

Интерактивность будет хорошо оплачиваться даже при отсутствии авторства. По мере того, как люди будут перебираться в Сеть и получать все больше информации прямо в точке ее производства, без фильтров централизованных медиа, — они будут пытаться развивать ту же интерактивную возможность ощущать реальность, которую прежде доставляло только непосредственное переживание. Живой доступ к этим удаленным «глазам и ушам» оградить будет намного проще, чем доступ к статичным кипам складированной, но легко воспроизводимой информации.

В большинстве случаев контроль будет основываться на ограничении доступа к самой свежей, самой важной информации. Здесь-то и будут определяться билет, место действия, исполнитель и личность обладателя билета; эти определения, как я уверен, обретут свои формы исходя из технологии, а не из законодательства.

В большинстве случаев определяющей технологией будет криптография.

Криптобутилирование

Криптография, как я не устаю повторять, есть тот «материал», из которого будут созданы стены, границы — и бутылки — киберпространства.

Конечно, с криптографией, да и с любым другим чисто техническим средством защиты собственности, есть свои проблемы. Мне всегда казалось, что, чем больше охраняешь свое добро, тем больше шансов превратить свой тайник в вожделенную цель. Приехав из мест, где люди оставляют ключи в машинах и не имеют ключей от собственного дома, я пребываю в убеждении, что лучшим препятствием для преступности является общество с неиспорченной моралью.

Хотя я и признаю, что это вовсе не то общество, в котором живет большинство из нас, но все же убежден: чрезмерно полагаясь на защиту заграждений, а не на совесть, ее так или иначе погубишь, превратив вторжение и воровство скорее в спорт, чем в преступление. Это уже происходит в цифровом мире, как видно из деятельности компьютерных взломщиков.

Более того, я готов доказать, что в текущем положении дел виноваты первые усилия по охране цифрового копирайта путем защиты от копирования, и теперь большинство вполне порядочных пользователей, похоже, не испытывают угрызений совести от того, что владеют пиратскими копиями.

Вместо того чтобы культивировать среди компьютерных новичков чувство уважения к работе своих товарищей, преждевременный расчет на защиту от копирования привел к подсознательному представлению, будто взломав программный пакет, человек «заработал» право им пользоваться. Видя ограничения не в совести, а в технических навыках, многие вскоре почувствовали, что свободны делать все, что им заблагорассудится. Это останется потенциальным препятствием к шифрованию в цифровой коммерции.

Кроме того, полезно напомнить, что защита от копирования была отвергнута рынком в большинстве областей. Значительную часть будущих попыток использовать схемы защиты, основанные на криптографии, скорее всего, постигнет та же участь. Люди не склонны смиряться с тем, что усложняет их работу с компьютером, да еще и безо всякой для них выгоды.

Тем не менее, шифрование уже продемонстрировало, что может принести определенную пользу. Количество новых подписчиков на разнообразные услуги коммерческого спутникового телевидения недавно достигло заоблачных высот после введения более мощной криптозащиты передач. И это — несмотря на процветающую подпольную торговлю «черными» декодерными платами, которой занимаются ребята, кому бы дома самогон гнать, а не коды взламывать.

Другая очевидная проблема с криптографированием в качестве универсального решения — та, что если что-то дешифруется лицензированным пользователем, это становится доступным для массового воспроизводства.

В некоторых случаях воспроизводство после расшифровки может не стать проблемой. Многие программные продукты со временем быстро обесцениваются. Возможно, реальный интерес к некоторым таким продуктам будут проявлять только те, кто приобрел ключ для немедленного использования.

Далее, по мере того, как программное обеспечение будет все более модульным, а его распространение станет он-лайновым, оно начнет превращаться в непосредственное взаимодействие с базой пользователя. Его спорадический апгрейд плавно превратится в непрерывный процесс постепенного улучшения и приспособления; отчасти с участием человека, отчасти — происходящих благодаря генетическим алгоритмам. Пиратские копии программ могут оказаться слишком статичными для того, чтобы представлять для кого-либо особую ценность.

Даже в случае графических изображений, когда предполагается, что информация остается фиксированной, в незашифрованный файл все же можно вплести код, которые будет его защищать разнообразными способами.

В большинстве схем, какие я могу прогнозировать, файл будет «жить» с навечно внедренной в него программой, которая будет «чувствовать» окружающие условия и взаимодействовать с ними. Например, он будет содержать код, который сможет обнаружить процесс копирования и спровоцировать саморазрушение файла.

Другие методы могут наделить файл способностью «звонить домой» по Сети своему исходному владельцу. Целостность некоторых файлов будет поддерживаться периодической подпиткой цифровыми деньгами с хоста, откуда они будут затем пересылаться их авторам.

Конечно же, файлы, которые обладают независимой способностью передавать информацию помимо вашей воли, выглядят неприятно, как интернетовский Червь Морриса. «Живые» файлы явно обладают определенными качествами «вирусов». И если каждый компьютер будет набит цифровыми шпионами, возникнут серьезные проблемы с конфиденциальностью.

Суть в том, что криптография породит множество технологий защиты, которые будут быстро развиваться в жестокой конкуренции, которая всегда существовала между изготовителями и взломщиками замков.

Однако криптография будет использоваться не только для того, чтобы делать замки. Она также является сердцевиной цифровых подписей и уже упомянутых цифровых денег, причем обе эти технологии, я считаю, станут центральными в будущей защите интеллектуальной собственности.

Я убежден, что провал условно-бесплатной модели распространения ПО куда меньше объясняется нечестностью, чем просто неудобствами в оплате за условно-бесплатные программы. Если процесс оплаты можно будет автоматизировать, как то позволяют цифровые деньги и подписи, я думаю, создатели ПО соберут намного более высокий доход с того хлеба, который они бросают в воды киберпространства.

Более того, они избавят себя от большей части накладных расходов, которые в настоящее время связаны с маркетингом, изготовлением, продажей и распространением информационных продуктов, будь то компьютерные программы, книги, компакт-диски или кинофильмы. Это снизит цены и еще более увеличит вероятность того, что люди станут платить без принуждения.

Но, разумеется, остается фундаментальная проблема с системой, которая технологически требует платить за каждый доступ к конкретной форме выражения. Такая система опровергает изначальную цель, как ее понимал Джефферсон, сделать идеи доступными каждому, независимо от его экономического положения. Я не буду чувствовать себя уютно в модели, ограничивающей доступ одними лишь богатыми.

Экономика глаголов

Будущие формы и способы защиты интеллектуальной собственности скрыты густым туманом уже на входе в Виртуальный Век. Тем не менее, я могу сделать (или повторить) несколько простых утверждений, которые, я искренне верю, не будут выглядеть слишком глупо и через пятьдесят лет.

Ojo Caliente, New Mexico, October 1, 1992
New York, New York, November 6, 1992
Brookline, Massachusetts, November 8, 1992
New York, New York, November 15, 1993
San Francisco, California, November 20, 1993
Pinedale, Wyoming, November 24-30, 1993
New York, New York, December 13-14, 1993

Данное выражение жило и дорастало до настоящего состояния в течение того времени и в тех местах, что обозначены выше. И хотя здесь оно приняло вид печатной публикации, я надеюсь, оно будет продолжать расширяться в текучей форме, возможно, еще годы.

Заключенные в нем мысли принадлежат не мне одному; они собрались в поле общения между мною и многими другими, кому я приношу свою благодарность. Прежде всего, это Памела Самуэльсон, Кевин Келли, Митч Кейпор, Майк Годвин, Стюарт Бренд, Майк Холдерсон, Мириам Барлоу, Дэнни Хиллис, Трип Хокинс и Олвин Тоффлер.