Ильин Виктор Николаевич. Виртуальное. Идеальное. Информация

Я, увы, не знаком с Дмитрием Горчевым, но с тем большим удовольствием готов подтвердить: и среди незнакомых ему моих знакомых тоже нет никого, кто любил бы слушать перечисленных персонажей. Я не рискну повторить здесь определение, которое автор дает описанному феномену ввиду его неудобопечатности. Скажем так, оно синонимично «обману», однако еще его заменяют «виртуальностью», считая таковую характерной чертой современной действительности.

Запоздалое приобщение России к постмодернизму и началось с двух популярных словооборотов: «как бы» и «виртуальная реальность». Ныне они не только неразлучно соседствуют в сленге, но и дополняют друг друга в научном лексиконе. «Виртуальное» — воображаемое, «как бы» существующее стало субститутом (или синонимом) информационной среды. В научных дискуссиях виртуальная реальность (или реальная виртуальность [1]) описывается как правдоподобная имитация, «один из видов символических реальностей(?)», куда и в докомпьютерную эру можно было погрузиться через «созерцание картины, кинофильма». Новое свойство «виртуальных систем» — возможность «самому включаться в действие, причем часто не только в условном пространстве и мире, но и как бы вполне реальных» [2]. Компьютерная игра, таким образом, становится высшим проявлением виртуального, дополняя его интерактивными функциями, недостижимыми в обычных медитативных практиках (нельзя не признать обоснованной иронию в отношении подобных определений виртуального, выраженную при обсуждении Н.С. Автономовой). Возможность выбрать один из многих заложенных сценариев игры, подбив вражеский танк или самолет, — вот, пожалуй, предельная реализация такой «философии» виртуального.

Мы вынуждены низвергать Идол площади, водруженный в Храме наук, не ради Ее — науки — очищения, хотя и это не излишне: еще немного — и философия начнет оперировать «конкретностью» в том же значении, что жаргон «новых русских». В нашем случае, возвращение к научным категориям необходимо для более ясного понимания, что же такое информация и почему виртуальность — одна из ее акциденций — превратилась в субстанцию.

Классическое определение виртуального — это потенциальное или латентное, то есть, заложенное, но еще не явленное в реальности. Актуальное — вот диалектическая пара виртуальному. Так, в зерне виртуально существует растение, также как и его цвет виртуально несет в себе зерно. Виртуальное, таким образом, предполагает становление, процесс, являясь его внутренней предпосылкой.

В распространенном ныне значении виртуальное обозначает нечто совсем иное: субститут реального мира, который обеспечивает насельника всем, кроме хлеба насущного. В «виртуальном» мире человек имеет дело не с реальными предметами, а лишь с представлениями о них: он воспринимает, преобразует и направляет собратьям по разуму то, что лишено привычных свойств материи. Если формально-логически подвести пассивные или интерактивные, иллюзорные или объективные проявления (состояния) «виртуальной реальности» под общее определение, то окажется, что все они исчерпываются одной знакомой всем категорией — идеального. Ведь символы, знаки, образы реальности при работе с компьютером, индивидуально или в Сети, в сущности, не отличаются от любых других. И действия с ними повторяют уже известные в человеческой практике. Компьютер позволяет работать с текстом так же, как пишущая машинка, ножницы и клей, считать — как калькулятор, создавать и изменять изображения — как краски и холст. Прогресс, конечно же, головокружителен, но как заявил еще в позапрошлом веке Козьма Прутков, «глядя на мир нельзя не удивляться». И стоит ли сегодня видеть в экране монитора «границу, отделяющую чувственный мир от виртуального» [3]? Или это просто современная дань эмпиризму, всегда воспринимавшему все, что нельзя «пощупать», только как «воображаемое», присутствующее исключительно в сознании отдельной личности, а потому «как бы» на самом деле и не существующее?

Выявив такую аберрацию понятий, мы, однако, не снимем ее, если не проследим ее происхождение и ту легкость, с которой она проникла в современный научный «дискурс». Здесь нам помогут удивительно глубокие и точные мысли Э.В. Ильенкова — одного из немногих философов XX века, сумевших развить диалектику Гегеля и Маркса. К сожалению, ни в советской, ни в мировой литературе это направление в исследованиях идеального не получило должного признания и развития, что и предопределило во многом растерянность философии перед вызовами информационной революции.

Согласно диалектической логике, в сфере идеального мы оперируем знаками, символами реальности, существующими в форме вполне осязаемых предметов. Любая такая вещь — «лишь опредмеченное представление, или форма деятельности человека, зафиксированная как вещь» [4]. Модель, чертеж, схема, формула, текст, партитура, художественное полотно не просто содержат результаты интеллектуальной деятельности (это свойство любого артефакта), но и предназначены для действия не с ними самими, как с предметами, а с их содержанием. Само же идеальное «существует только в деятельности, а не в ее результатах» [5].

Еще до того момента, когда идея сделается машиной, механизмом, любым продуктом потребления, процесс ее разработки объективируется в огромном многообразии планов, схем, чертежей и т.п. И каждое такое воплощение будет идеальным объектом, поскольку в общественной практике представляет собою нечто, от самого себя отличное: чертеж — не просто линии на бумаге или на экране, а схема некоего устройства, существующего пока в воображении.

Только опредмеченный, выраженный в каком-то материале образ может быть передан от человека к человеку. Причем мир таких образов (в том числе возникающих на экране монитора) несет идеальное также потенциально. Если мышление принимает эти знаки как законченную данность, как предмет для «употребления», а не дальнейшей переработки, они и становятся «навек виртуальными». По счастью, для программиста перипетии компьютерной игры не станут такой же виртуальной реальностью, как для метафизика. Однако, как видно, Homo ludens — явный шаг вниз от Homo sapiens в мировой эволюции.

Итак, с точки зрения материальных форм, виртуальное соответствует стадии мышления, а с точки зрения мышления — материализации результата. Причем, еще раз подчеркнем, речь идет о промежуточном результате, принадлежащем сфере идеального, который сам по себе содержит новые формы материи только потенциально. Пока сам предмет еще не изменен в действительности, все изменения его образа идеальны и — виртуальны.

Современный мир, между тем, все больше занят генерацией идей, а не их воплощением; общением, а не производством; досугом, а не трудом. Виртуальность, один из атрибутов идеального, стала восприниматься на уровне обыденного сознания как «иллюзорность» потому, что от идеи до какой-либо «конкретной» вещи оно видит дистанцию «огромного размера».

Цепочка идеальных преобразований становится все длиннее и включает все большее число промежуточных звеньев, закрепляющих каждый последующий этап развития идеи. С развитием Интернета такие цепочки, соединяясь, превращаются в Сеть, способную включить едва ли не каждое движение мысли. Всемирная, постоянно разрастающаяся сфера информационного обмена выглядит как «виртуальная» среда по отношению к «реальной» жизни, где вещи производятся и потребляются.

«Чистое мышление», теперь уже связанное нитями Всемирной паутины, продолжает изменять образы материального мира. Мысль, требовавшая прежде для своей передачи предметного воплощения, (книги, например) ныне распространяется электромагнитными импульсами. И эти способы, писал Дж.П. Барлоу, «так напоминают речь, что уже неотличимы от нее». Это и дает ему основание называть Киберпространство «новым домом Разума» [6].

Не будем противопоставлять его прекрасной убежденности мнения прямо противоположные (Интернет — «всемирная помойка» и т. д.). Тот слепок с сегодняшнего состояния «мирового разума», который несет Всемирная Сеть, вполне отражает действительность и в худших, и в лучших ее чертах. Необходимое уточнение заключается в другом. Проблема вещественного бытия информации, «вдруг» обнаружившаяся с исчезновением предметов, где она прежде фиксировалась, вскрыла ограниченность расхожих представлений об идеальном. Идея, как прежде, так и ныне, предполагает вещественное «инобытие» и без него не существует. Электромагнитные, как и звуковые, колебания — феномен совершенно материальный, хотя его и нельзя «пощупать». Использованный Барлоу образ «бутылки», заключающей текучее состояние информации в вещественные формы, может быть отнесен также и к языку и ко всем другим способам выражения идеального. Речь (модулированные колебания воздуха) — столь же физический феномен, как и письменность, все это — разные формы бытования языка. Да и сам по себе язык — это, по определению Э.В. Ильенкова, только «вещественно-предметное бытие идеального», но не само идеальное [7].

Новые электронные формы фиксации и передачи информации просто обострили или, можно сказать, «профанировали» главную проблему философии — отношения идеального и материального. С новой силой она дала себя знать в спорах вокруг информации.

То, что информация стара как мир — по крайней мере, мир человеческой истории, — почти не вызывает сомнений. Однако именно в наши дни она становится едва ли не главным предметом социальных отношений, в том числе экономических и правовых.

Первый всплеск интереса к информации в отечественной философии пришелся на 60-е — начало 70-х годов прошлого века. Он был связан с реабилитацией «лженаучной» кибернетики и попытками внедрить ее в управление производственными и социальными процессами. От того периода мы унаследовали незавершенные дискуссии и их сухой остаток — общепринятые термины, вошедшие в энциклопедические издания, законодательные и нормативные акты. «Сведения о лицах, предметах, фактах, событиях, явлениях и процессах»; «сведения, передаваемые одними людьми другим людям»; «совокупность сведений», — вот, пожалуй, самые распространенные определения информации.

Самое опасное здесь — обманчивая ясность терминов, которые вуалируют проблему. И принимая их за отправную точку дальнейших рассуждений, мы обязаны задаться вопросом: а что же такое сведения? Их, в свою очередь, определяют как «данные», что нисколько не проясняет сути дела. Ибо весь синонимический ряд и представляет некую уже готовую «данность», передающуюся от человека к человеку, но не объясняет ее самое.

Подобно тому, как содержание естественных наук определяется через их предмет, информацию стали также классифицировать «по предметам». Выделялись биологический, социальный, научный и прочие ее виды и подвиды, однако совершенно очевидно, что все это относилось не к информации как таковой, а только к тем областям уже имеющегося знания, которые она описывает. Причем, как оказалось, ни то ни другое «не подлежит строгой экспликации» [8].

Явно устав от вращения в кругу подобных дефиниций, Н. Винер в свое время категорично заявил: «Информация — это информация, а не вещество и не энергия». Информация — «одно из основных свойств объективного мира, которое связано с наличием в нем особого рода процессов, называемых информационными», — указывал один из советских философских словарей [9], повторяя, по сути, винеровское определение через определяемое.

Строго научным казался только кибернетический подход к информации, который позволял выразить ее количественно. У.Р. Эшби определял информацию как «меру неоднородности» (разнообразия) объекта в его описании. Вопрос о том, что же, собственно, представляет информация как качественное явление, опять же не ставился. Однако почему разные предметы могут описываться с помощью одних и тех же приемов? Или, наоборот, почему один и тот же предмет допускает разные описания? Разная ли информация содержится в различных по «количественной» форме сообщениях об одном и том же? Наконец, количество чего можно измерить битами, то есть двоичным кодом, принятым в кибернетике? Ведь не надо доказывать, что объем компьютерной информации, исчисляемый таким образом, далеко не всегда связан с тем объемом, который получает пользователь из того или иного сообщения.

Изображение можно записать в разных программах и с различным разрешением, однако содержательность образа от этого не изменится. Точнейшее воспроизведение «Моны Лизы» потребует меньшей «памяти» компьютера, чем уличный рекламный плакат. При этом богатство человеческого опыта, сосредоточенного в двух изображениях, их информативность, идеальное существование в живом человеческом бытии соотносятся как бесконечность и единица: море чувств и настроений, с одной стороны, и призыв к приобретению товара-однодневки, — с другой. А какими единицами передать содержание математической формулы, научного труда или художественного произведения? Формальные подходы к информации не в состоянии дать ответа на эти и многие другие вопросы.

Между тем, господствующая в естественных науках неокатианская методология требовала непротиворечивости определений, и поэтому информации стремились дать самое абстрактное и внешне «универсальное» из возможных. Наибольшую популярность приобрела теория информации, основанная К. Шенноном на теории энтропии.

Выведенная из второго закона термодинамики, последняя постулирует движение любых материальных систем к равновесию как всемирный закон. Отсюда же делается вывод о неизбежном рассеянии энергии и переходе любых сложных систем в элементарное, хаотическое состояние. (Любопытно, что онтологическим основанием мироустройства стал комнатный опыт с предварительно нагретым и охлажденным телами, перенесенными из одной системы взаимодействия в другую.)

Как же соотнести энтропию с растущим многообразием мира? Или ученый субъект, плод миллионов лет эволюции, должен быть убежден в том, что сам он — необъяснимая случайность, противоречащая всем закономерностям? (Неудивительно, что теорию энтропии с энтузиазмом поддержали креационисты, убежденные в одномоментном создании Мира единичным актом Творца. С этой точки зрения, абсолютно никаких позитивных изменений, никакого дальнейшего развития в этом мире не происходит, и даже любые генетические мутации могут приводить лишь к вырождению, но не развитию вида. С помощью математической теории вероятностей они пытаются вычислить шанс «позитивной» мутации так, будто вид наличествует как единственный организм вне каких-либо внешних воздействий; внутреннее его строение никак от них не зависит, а закономерности его существования никак не связаны с мировыми.) Информация, по мнению Шеннона и его последователей, является как раз тем началом, что противостоит энтропийному распаду Вселенной, хаосу, онтологической бесформенности. Информация — это негэнтропия (негативная, анти- энтропия). Отсюда и ее «гносеологическая» функция — отрицание неопределенности.

Иными словами, мы пришли к простому выводу, что информация — это определенность. Двойное отрицание привело к весьма куцему и, как мы уже видели, ничего не объясняющему утверждению. Что парадоксально, даже с точки зрения сциентистских концепций оно не выдерживает критики. И вся беда его в том, что оно берет отдельного абстрактного субъекта, противостоящего наличному миру знаний. Если же — что куда более логично — принять за такого субъекта ученого, добывающего новое знание (информацию), то формула уже не срабатывает. Ибо известно, что всякое научное открытие порождает новую проблему, и, как правило, не одну, так что «неопределенность» (или энтропия) в общечеловеческом плане должна бы только возрастать. Можно вспомнить и ответ Декарта на недоуменное вопрошание учеников о причине долгих его раздумий: чем больше знание, тем шире круг соприкосновения с неизвестным.

Как ни далека была «энтропийная» парадигма Шеннона от материалистических прокламаций советской идеологии, они вполне мирно уживались. Причина этого весьма прозрачна: теория социалистического строительства включала стихию товарно-денежных отношений как свою противоположность. А потому информация, как носитель организующего, системного начала, весьма интенсивно разрабатывалась в общей теории систем и управления именно на шенноновских основах. Доминировавший в советской философии «функциональный» подход видел в информации социальную функцию, присущую созданным человеком системам. А субъективный идеализм богдановского толка, имплицитно присутствовавший в организационных основах советского строя, позволял понимать и отбирать информацию в интересах того или иного субъекта управления. Последний и стал воплощением абстрактного индивида, противостоящего хаотическому многообразию окружающей среды.

Для описания «информационного взаимодействия» субъекта и окружающего мира строились целые классификации: «связанная» (то есть, потенциальная, она же «априорная» [sic!]) информация существует в памяти кибернетических и других систем; «свободная» (относительная) формируется во взаимодействии «кибернетической системы» со средой; «актуальная» — продукт взаимодействия первых двух разновидностей; наконец, «мертвой» она становится в результате завершения процесса переработки (в недействующем компьютере, закрытой книге, неиспользуемом чертеже) [10]. Не говоря уже о явном функциональном пересечении дефиниций и их неясности, вся эта теория нисколько не прояснила происхождения информации. И также не поставила этот вопрос, поскольку рассматривала «кибернетические системы» в качестве источника информации, а не средства ее обработки.

Этот теоретический пробел пытались восполнить «атрибутивисты». Рассматривая информацию как неотъемлемый атрибут материи, отражение, они пришли к выводу, что она имплицитно заложена во всех материальных структурах. По мере их познания она лишь эксплицируется. А потому, утверждал А.Д. Урсул, «информация существовала и существует вечно и никогда не возникала» [11]. Это отражение мира, но никак не действующая сила его эволюции. Переходя из латентной формы в актуальную, сама она не развивается, но лишь видоизменяется (избавленная от материалистических клятв верности, эта же концепция приводит ныне к мистическим образам Ноосферы либо «информационного поля», впитывающих все когда-либо явленные образы мира).

Если заменить понятие «материя» на «субстанцию» — то есть, бесконечное в пространстве и времени, нерасчлененное и потому всегда равное самому себе единство, где не явлена даже противоположность материи и духа, такое понимание можно принять. Однако именно в силу своей абстрактности оно нуждается в конкретизации — то есть выделении диалектических категорий, которые только и могут объяснить происхождение ее атрибутов, в том числе и информации. Иначе мы вынуждены будем остановиться на уровне простой констатации «истинно-сущего», «Аз есьм», которое может быть названо и субстанцией, и Богом.

Первым, абсолютно необходимым и естественным шагом является признание того, что информация — это взаимодействие, то есть отношение субъекта и объекта. Между тем, именно разговора о субъекте тщательно избегали и «функциональная», и «атрибутивная» школы — видимо, опасаясь обвинений в «гносеологическом субъективизме». Что, как мы видели, не мешало субъективизму (и не только философскому) процветать и в теории, и на практике. Неназываемый, но всегда подразумеваемый субъект безраздельно господствовал в управленческо-функциональном подходе; у «атрибутивистов» же он оставался в роли унылого наблюдателя-«гносеолога» на обочине изменяющегося мира.

Как следствие, в обеих теориях информации субъект принимался как нечто раз и навсегда данное. И лишь в «соседнем» философском ведомстве, занимавшемся теорией познания, развитие этого субъекта изучалось, и серьезно. В десятках работ показано: нельзя видеть в нем нечто абсолютно противостоящее окружающему миру. Субъект — часть его, причем активно на него воздействующая и его изменяющая. Разные ступени развития субъекта предполагают качественно различные уровни доступной ему информации. Соответственно, и сама она содержит развивающиеся формы его взаимодействия с природой.

Внешние объекты сами по себе не несут никакой информации, и только движение субъекта среди них порождает ее. И объективна она не потому, что субъект ей не нужен, а потому, что движение субъекта соответствует форме объекта. Не будем фетишизировать термины, но все же заметим, что по самой своей этимологии информация (in-formatio) — это наложение, придание телу определенной формы. О каком же теле идет речь? Древесина, писал Маркс, не имеет формы, отличной от формы дерева, пока его не коснулась рука человека. Но не сама по себе обработка дерева, конечно же, есть информация. Рождается она только тогда, когда действие это запечатлено в образе, доступном для воспроизведения. Ведь даже просто разглядывая дерево, мы действуем согласно усвоенному опыту, практическому или культурному.

Информация — это форма внешнего объекта, существующая в действии субъекта. Камень остается таким, каким его создала природа миллионы лет назад, однако изменился воспринимающий его субъект — человек. Когда-то он мог использовать его как рубило, и тем объем информации о камне ограничивался. Когда же оказалось, что из одного камня можно выплавить металл, другой использовать для обогрева, а третий сделать ювелирным украшением, все возможные действия, связанные с его преобразованиями, и стали теми каплями в океане информации, которой обладает ныне человечество.

«Мера разнообразия» оказывается не чем иным, как многообразием способов обращения с тем же камнем, выделивших из природы одну за другой породы, минералы, элементы (как мы видим, дефиниция Эшби выдает за информацию одно из ее проявлений, что вообще характерно для эмпирических школ). Камень теперь уже явлен не в единичной вещественности, а как представитель той или иной породы. Объем информации о нем — и о ней — будет увеличиваться по мере того, как практика обнаруживает новые и новые их свойства. Потому-то говорить о том, что «потенциально» этот полномочный представитель материи сам по себе несет информацию, которая когда-то будет расшифрована, — значит переносить генезис информации из области предметного действия субъекта в сферу существования предметов самих по себе. Заметим, что человека интересует не камень как таковой. Практика основана на удовлетворении потребностей: в орудиях ли труда, средствах ли обогрева или тезаврации. Африку считают колыбелью человечества, однако глинозем, каменный уголь и алмазы стали добываться там после того, как нужда в них родилась далеко на Севере. «Виртуально» информация о полезных ископаемых хранилась не в почвах Гвинеи или ЮАР, а в сумме тех знаний, которое накопило человечество, чтобы найти их там. «Виртуально» ни алюминий, ни самолеты в бокситах не содержатся, если только не предположить, что эта порода ради самореализации породила «бескрылых птиц» с их неуемным стремлением летать. Бессмысленно рассуждать и о том, что вода «потенциально» содержит лед, или наоборот. А вот о растении, потенциально заключенном в зерне, говорить можно и нужно. Процесс саморазвития, где потенциальные и актуальные состояния действительно сменяют друг друга, предполагает наличие информации, но к этому мы вернемся чуть позже.

Путаница, которая часто возникает с «виртуальным» состоянием информации, основана на том, что ее актуализацию смешивают с созданием. Если камень, как мы выяснили, никакой информации сам по себе не несет, то имеется ли она, скажем, в нерасшифрованной наскальной надписи? А если да, как подсказывает элементарный (не гипостазированный) здравый смысл, то в чем разница между действиями геолога и археолога, добывающих информацию каждый в своей области? Не вернулись ли мы на круги своя?

Нет, не вернулись. Постижение тайн материи — совсем не то же самое, что воспроизведение неких особенных форм взаимодействия человека с нею. Любой артефакт (это не обязательно описание действия, но непременно его результат), в отличие от природного тела, несет информацию сам по себе, поскольку отражает уже имеющиеся в человеческой практике способы деятельности и сам формирует их. Даже топор, средство чисто физического действия, предполагает известный образ обращения с ним. Текст же представляет действия, никоим образом в его собственной форме не заключенные, и потому является объектом чисто идеальным. И как знак он действительно служит средством передачи информации, заключая ее в потенциальной форме. Обретет ли она форму актуальную — вопрос другой. Слово, по Евангельской притче, как семя, может дать всходы либо погибнуть. И мудрость эта выглядит не только, как аллегория, но и как совершенно точное описание жизни в разных ее формах.

Пора, кстати, отметить, что первым субъектом природы становится отнюдь не человек, деятельный и познающий, а простейший организм, поскольку траектория его движения не предопределена исключительно внешними воздействиями. Она может изменяться благодаря заложенной памяти, то есть накопленному набору реакций на внешние раздражители. Камень не будет субъектом ни при каких обстоятельствах, потому что никакого движения без воздействия внешних сил совершать не может, но даже амеба активно движется по траектории, не заданной ей изначально, а бабочка способна преодолеть силу земного притяжения.

Д. Лукач, один из наиболее вдумчивых диалектиков XX века, совершенно справедливо критиковал гегелевскую категорию «геологический организм» и отмечал, что в неорганической природе взаимодействия не порождают ничего похожего на сознание. Однако в описании биологической эволюции он вынужден пользоваться оборотами, выдающими условность терминологии и, увы, неточность мысли: «“Сознательный”, «субъективный» элемент в органической природе также со своей стороны является вполне естественным, но отныне определяемым биологическими законами воспроизведения индивидов» [12]. Если принять предложенное выше понимание субъекта, «субъективность» характеризует описываемый процесс совершенно точно и безо всяких кавычек. А вот вместо «сознания» можно и нужно говорить об информации.

Само по себе преобразование форм движения материи связано с информацией как универсальной формой взаимодействия между объектом и субъектом, развивающейся в процессе мировой эволюции. И в организации многие авторы также совершенно справедливо видят взаимодействие, основой которого является обмен сигналами, или информацией. Соответственно, органическое строение предполагает систему информационных связей, существующих и на простейшем, внутриклеточном уровне, и во взаимодействии между клетками, и между органами тела, и между телами. Последнее, разумеется, относится и к социальной организации.

Речь, конечно же, не идет об очередном универсальном «ключе» к постижению любых явлений жизни. Понятие «информация», как и «организация», само по себе не может объяснить ни один процесс, ибо законы субъект-объектного взаимодействия — предмет специальных наук. И любые попытки построить особую «информационную» картину развития мира приведут лишь к повторению пустых конструкций, подобных тем, что предлагал А. Богданов во «Всеобщей организационной науке (Тектологии)». Основной труд его жизни — своеобразный атлас схем, по которым, якобы, осуществляются все без исключения взаимодействия материальных объектов, людей и социальных образований. Принципиальной разницы между живыми и неживыми телами нет и быть не может. Так, автор любил ссылаться на одинаковое «поведение» коллоидного тела и амебы в воде, дабы подтвердить универсальность предложенных им принципов организации. Добавим, что и сухой лист может «порхать» на ветру подобно бабочке...

Как последовательный проповедник механицизма, Богданов напоминает здесь Декарта, уподоблявшего животное автомату на том основании, что оно тоже способно действовать лишь по изначально заложенным схемам. Но если великий Рене заблуждался в поиске истоков мышления — действительно сложнейшей философской проблеме, — то Богданов и прочие российские неокантианцы просто сняли этот вопрос. Мышление у них выступало как способ организации — конструирования всеобщих схем, реализуемых в управлении.

Хотя и неявное, но огромное влияние, которое оказали богдановские построения и на теорию, и на практику «марксистского общества», привело к искажению классического и совершенно точного понимания организации как формы органического, естественного развития. И периодически возникающие споры вокруг «искусственного интеллекта» — результат аналогичных подходов, свойственных неокантианскому пониманию мышления. Терабайты компьютерной памяти становятся информацией, превращаются в идеальные образы и представления только тогда, когда их использует человеческий интеллект. По аналогии с орудиями труда — «неорганическим телом человека», — орудия интеллектуальной деятельности можно назвать «неорганическим мозгом человека». Такое определение совершенно точно, помимо прочего, передает их принадлежность к миру неживой материи и позволяет говорить об их структуре, но не «организации».

Не хочется повторять, что любая машина осуществляет лишь те функции, которые заложены человеком, и никаких действий сверх тех задач, которые поставлены, ни один компьютер никогда не выполнит. Субъектом здесь выступает все же не автомат, пускай самый совершенный, а человек, закладывающий все новые и новые программы действий для исполнения своих задач. Поэтому бессмысленно, в частности, говорить о «информационных взаимодействиях» между и машиной человеком или «между машинами». Подготовка информации производится не компьютером, а человеком и для человека посредством компьютера. То же касается ее передачи, хранения и воспроизведения. А задачи диктуются социальной практикой — то есть, отношениями между людьми, но не между компьютерами.

Самый сложный компьютер отличается от простейшего организма тем, что не участвует в обмене веществ с природой, а потому и не может быть ее субъектом. Конечно же, животное лишено воли и сознания, то есть способности управлять своими действиями (вспомним Декарта), ибо сама эта способность есть порождение идеального. Однако идеальное здесь и ни при чем — компьютер ведь тоже ими не управляет. Любой живой организм является субъектом уже потому, что активно строит свое движение в соответствии с условиями внешнего мира. И осуществляется оно в огромном разнообразии форм. Вне живой природы, помимо всей совокупности субъектов, органических тел, никакой информации не существует — просто потому, что нет субъекта, выделившегося из природы, противостоящего объекту и воздействующего на него.

Информация актуально существует как совокупность реакций органических тел на окружающий мир, а поскольку в нем существуют мириады живых существ, спектр ее огромен.

Революция в познании органической материи, связанная с развитием генетики, открыла для осмысления огромную область информационных взаимодействий. И не случайно понятие «генетической информации» — способа наследственной передачи признаков внутри биологического вида — заняло совершенно законное место в системе научных категорий. Это применение термина ни в коем случае нельзя расценивать как случайную метафору или «незаконную» экстраполяцию кибернетического определения в постороннюю область, этакое негласное соглашение, вызванное соображениями удобства (именно такое отношение сквозит в определении: «Передачу признаков от клетки к клетке и от организма к организму также стали рассматривать как передачу информации»).

Скорее напротив. Подобно тому, как стоимость созрела для анализа только в форме капитала, информация сделалась единым мерилом любого образа действия благодаря возможности выразить его в предельно абстрактной математической форме, «оцифровать» любой символ, любое представление этого действия. Здесь можно напомнить известную мысль К. Маркса о том, что ключ к анатомии обезьяны лежит в анатомии человека. Притом общее, что объединяет информацию и в человеческом сообществе, и в метаболизме простейшего существа, может и должно быть определено через происхождение и развитие феномена, но никак не «абстрагирование» от специфических черт, присущих разным его формам. Качественная определенность информации выступает уже в первоначальном, самом элементарном выражении, которое в «свернутом виде» содержит возможность дальнейшего развития. Поэтому в генетической форме мы уже можем обнаружить субстанциальное, всеобщее свойство информации как таковой.

Органическое развитие предполагает не просто накопление и передачу определенных признаков. Все они имеют функциональное значение, и о важности того или иного признака можно судить по тому, какие действия организма он обеспечивает. Генетический код в целом определяет совокупность реакций на окружающую среду. Первоначально их формирование и развитие происходит в биологическом строении клетки, ее генетическом материале.

Следующий этап развития информации наступает с появлением высших животных. Каждая особь приобретает способность вырабатывать условные рефлексы, так что формы ее движения обусловлены уже не только видовыми, но и индивидуальными нейрохимическими реакциями, сформированными в первой сигнальной системе. Спектр взаимодействий организма с окружающим миром расширяется, все новые явления приобретают для него значение, побуждая к действию. В виде информации они концентрируются в структурах индивидуального мозга, создавая зачатки мышления. Однако любое такое приобретение остается лишь индивидуальной, но не видовой принадлежностью: рефлексы, как известно, генетически не передаются.

И только обретя самостоятельное по отношению к индивиду существование в коллективной деятельности человека, в форме идеального, информация, наконец, освобождается из плена природных форм, становится «вещью в себе» (мы опускаем разъяснение того вполне очевидного факта, что пласт биологической информации остается для человека вполне актуальным. Расчет траектории полета на основании законов физики необходим для запуска спутника, но не для того, чтобы увернуться от летящего камня). Но теперь информация, отчужденная от индивида и существующая вне его органического тела, должна интериоризироваться, чтобы вновь превратиться в его способность строить свои действия в «очеловеченном», преобразованном мире.

Ни в коем случае нельзя видеть в идеальном «актуализированную мозгом для личности информацию, способность личности иметь информацию в чистом виде» [13], а в информации, соответственно, — некий материал для мыслительных операций. Ведь процесс мышления оперирует только образами материальных объектов, знаками идеального, порождая при этом информацию.

Здесь решается и проблема с определением субъекта социальной информации. Существует ли она непосредственно в единичных актах индивидуального восприятия или независимо от них, в объективных, надындивидуальных формах человеческого бытия? В первом случае, она возникает и угасает в дискретных моментах, во втором — является особой субстанцией, ноосферой, к которой человек в эти моменты лишь приобщается. Вопрос это сугубо практический, ведь от ответа на него зависят общественные определения информации: то ли это «данность», с которой можно обращаться как с любым материальным объектом, то ли изменчивая совокупность состояний индивидуального сознания.

При всем стремлении к выделению целостных форм, именно Маркс определял идеальное через «индивидуальное мышление многих миллиардов прошедших, настоящих и будущих людей» [14]. Никакой мистики сущего «в себе» Духа здесь нет и в помине. «Идеальный образ, скажем, хлеба, возникает в представлении человека или пекаря. В голове сытого человека, занятого строительством дома, не возникает идеальный хлеб. Но если взять общество в целом, в нем всегда наличествует и идеальный хлеб, и идеальный дом, и любой идеальный предмет, с которым имеет дело человек», — писал Э. В. Ильенков [15].

Конечно же, формы взаимодействия, реализуемые в бесконечной череде индивидуальных актов, носят обусловленный характер. Это относится и к биологической информации, где они заложены видовым строением организма, и к социальной, где они продиктованы родовыми чертами Homo sapiens. Но любая из этих форм реализуется только в действии индивида.

Мы подошли к тому, чтобы дать определение информации: это образ действия субъекта в мире или образ мира в действии субъекта. Такая инверсия диалектически совершенно законна, ибо мир воспринимается субъектом постольку, поскольку уже освоен в доступных ему формах активности. Эти способы жизнедеятельности закладываются в материальных структурах, но не равнозначны им. Содержание информации о каком бы то ни было объекте — это вся совокупность действий, в которых он пассивно участвует, будучи включен в различные формы жизнедеятельности. Ее объем — это количество таких действий, реализуемых в бесконечном множестве актов.

Фиксация таких образов движения-действия осуществляется в памяти. У разных биологических видов эту функцию выполняют внутренние структуры (генетический код клетки, участки мозга), у человека — также и внешние (любые материальные носители информации). Однако поскольку любая структура способна фиксировать движение только в застывшей и, следовательно, потенциальной форме, информация актуализируется только в процессе воспроизведения. Она и возникает вновь в активизации сложившихся связей (между участками коры головного мозга, например), когда происходит актуализация образов действия. Служит ли источником информации внешний объект (текст) или внутренний (участки коры головного мозга), по сути, неважно. Обладание информацией в любом случае совершенно мимолетно и актуально только в момент превращения символа в образ деятельности субъекта.

Передача информации необходимо предполагает ее освоение. Строго говоря, и передается-то не она сама, а только материальные знаки, порождающие в голове или ином органе образ, соответствующий развитию воспринимающего субъекта. Поэтому, вручая кому-то книгу или пересылая с одного компьютера на другой определенное количество электромагнитных импульсов, мы передаем только материальный носитель информации, где она пребывает в застывшей, потенциальной форме. Образы действия, которые представлены в языке, изображениях и любых других знаках, могут быть закодированы и перекодированы множеством разных способов (как теорема Пифагора доказывается и геометрически, и алгебраически). Однако эти знаки будут актуализированы только тогда, когда превратятся в идеальное представление — тот самый живой образ, который определит способ действия.

Информация никогда не равна самой себе, ибо в каждом акте своего рождения сообразуется с новыми обстоятельствами, теми возможностями и потребностями, которые несет в себе индивид, ее использующий. И в этом — не порок, а истинное и непреходящее достоинство информации, признак ее жизненности и объективности, способности к развитию. Противоположный подход, свойственный информационному (как и организационному) фетишизму, так или иначе приводит к однозначности, а стало быть, и непререкаемости любого выражения мысли. То, что выглядит вполне благообразно у Л. Витгенштейна, приобретает жутковатые черты на практике. Так, верный ученик Богданова, А. Гастев, требовал, чтобы «каждое суждение выступало бы как зажатый болтами механизм, имеющий только один, именно данный смысл своего выражения». А руководствоваться подобными суждениями-директивами будут «автоматы технические, мускульные, нервные», в воспитании которых автор и видел задачу социализма [16].

Стоит ли говорить, что работник, низведенный до роли автомата, уже не нуждается в информации как исторически обусловленной, выработанной человеческой практикой форме активности. Все, что ему остается, — это нерассуждающая воля, которую, писал Гастев, «надо сделать автоматически действующей. Развить в своей психике максимум автоматизма, соединенного с волей и выдержкой» [17]. Жизнь, подчиненная «грузным и мощным психологическим потокам», гуляющим из края в край в головах толп, ничем, в сущности, не отличается от существования муравейника, где каждый сигнал предполагает одно, и только одно действие.

Затронув русских махистов, мы обязаны обратить внимание еще на один важный момент, объединяющий все эмпирические школы. Он касается сигналов, воспринимаемых как некие «элементы-активности» (выражение А. Богданова), которые служат проводником внешних воздействий или посредником между материальным и психическим (идеальным [согласно логике эмпиризма, это одно и то же]) миром.

Любое живое существо, и человек в том числе, воспринимает только материю и ничего кроме материи. В том же муравейнике сообщения между особями передаются непосредственно через действия, которые являются информацией в самом чистом и актуальном виде. Способ деятельности людей — тоже способ передачи информации [18]. Ее восприятие сформировано в индивиде и биологической, и социальной эволюцией: известно, что раздражение слуховых или зрительных рецепторов превращается в образы внешнего мира только в мозгу. А значит, сигналы — это уже преобразованные субъектом отражения, которые становятся значимыми, приобретают смысл знака, или сигнала (лат. signum). Поэтому-то их и нельзя понимать как «материальный носитель» [19] информации. Она — то же, что и сигнал, но уже не единичный, а целая их совокупность, определяющая не одно-единственное действие, а множество их.

Изменение, происходящее в субъекте, либо сразу выявляется во внешнем действии (что характерно для реакций всего живого мира), либо первоначально обрабатывается, прежде чем вызовет внешнее изменение в движении тела (это — привилегия человека разумного). Информация актуализируется в тот момент, когда внешний предмет становится сигналом к определенному действию организма. Она постоянно переходит из состояния материальной структуры в состояние движения и, обратно, в новую структуру. Ее невозможно выделить ни в застывшей структуре клетки, ни в одной из мозговых извилин, но она возникает при активизации тех или иных участков, определяющих действие организма в ответ на раздражитель.

Ускользая от определенности, она существует только в действии субъекта. Дж.П. Барлоу афористично заметил, что информация — это танец, а не танцор. Однако и в действии она не есть еще объективная данность, ибо остается только своим собственным становлением. А результат его, дабы остаться сущим, возвращается опять же в застывшую форму (преобразованный участок клетки, мозга или внешний предмет), которая требует новой реализации в действии — например, в мышлении. Это означает, что информация может быть понята только диалектически, во всем круговороте отрицающих друг друга процессов становления и реализации, объективизации и субъективизации. Ибо любое движение — это смена состояния, отрицание определенности.

Главный вывод, к которому мы пришли, тот, что информация — это совокупный образ жизнедеятельности органического мира. Мир без нее мертв: на информации основано всякое активное движение и всякая человеческая деятельность. Она объективна, поскольку такое движение соответствует формам и свойствам внешних объектов, но вместе с тем субъективна, ибо существует только в состоянии органического тела. Ее собственное бытие — в постоянном диалектическом превращении материальной структуры в процесс, и обратно. В человеческом сообществе она приобретает и новое качество: существование в материи, отдельной от живого организма. Это внешнее, надындивидуальное существование столь же «виртуально», как и внутреннее, поскольку зафиксировано в законченной форме. Однако оно описывается уже более сложной диалектикой идеального и материального, включающей простейшие информационные связи как свою предпосылку. Что достаточно очевидно, — это невозможность рассматривать информацию как некий субстрат, отдельный от действия субъекта.

По сути, ее можно было бы определить еще одним известным всем термином: «ноу-хау» — и не в узкотехнологическом смысле (хотя и в нем тоже), а в самом широком, обозначающем всякий имеющийся образ действия. Само собою разумеется, что, не имея такого образа, человек не способен не только развиваться, но и воспроизводить свое существование. Однако, пройдя путь от собирания кореньев и поддержания огня до генной инженерии и термоядерного синтеза, он вдруг попал в положение сороконожки, задумавшейся, как же она двигается. И — оказался парализован в конвульсивных попытках приспособить привычные понятия «собственности» и «права» к тому, что он знает и умеет, то есть, к информации.

Задуматься, конечно же, есть над чем. На протяжении тысячелетий проблемы мышления оставались уделом философов. Однако все попытки построить идеальное государство на философских доктринах — от платоновской до марксистский — заканчивались крахом. К концу XX века от Рождества Христова либерализм вкупе с прагматизмом, казалось, одержали триумф над любой идеократией, а невидимая (и непознаваемая) рука рынка захватила все нити управления мировой экономикой. Каждый отвечает сам за себя и никто не отвечает за последствия, если они непредсказуемы. Сегодня мы решаем сегодняшние проблемы, завтра — завтрашние.

Однако не создаем ли мы при этом такие проблемы, которые завтра окажутся неразрешимыми? Или будут разрешаться такими трудами и такой ценой, каких любой мыслящий человек обязан избегать?

Синдром интеллектуальной собственности, обостряющийся по мере растворения собственности материальной, порождает химерические законодательные акты, не укладывающиеся ни в традиционные нормы права, ни в рамки здравого смысла. В сфере отчужденных форм закрепляется то, что прежде — хотя бы потенциально — принадлежало человечеству в целом. А это значит, современное «информационное общество» не только не сгладило, но обострило отчуждение, порожденное эпохой разделения труда. И в повсеместно набирающем силу законодательстве об «интеллектуальной собственности» оно грозит принять абсолютную форму и юридически изолировать человека от тех возможностей, которые обеспечивали его свободу и само существование.

Виртуальное. Идеальное. Информация

Примечания